Основные темы прозы Ивана Бунина
Прозу Бунин начал писать, уже будучи автором многих стихотворений и через четыре года после опубликования первого из них. Но и после создания им цикла рассказов о деревне дореволюционная критика ставила Бунина-поэта выше Бунина-прозаика. И лишь после появления «Деревни» и «Суходола» стала очевидна несправедливость подобных оценок. А время внесло и дальнейшие поправки в определение таланта Бунина. Он был и остался прекрасным поэтом. Но в историю русской литературы вошел в первую очередь как крупнейший мастер прозы.
В ранних рассказах Бунина можно выделить две основные тематические линии: изображение русского крестьянства и разорившегося мелкопоместного дворянства. Между этими линиями существует теснейшая связь, обусловленная авторским отношением к жизни своей среды и крестьянства. Уже в первых рассказах «Танька» и «Вести с родины» писатель проводит соединительную черту между жизнью разорившегося помещика и крестьянина. Промотав почти все состояние в карты, барин Павел Антонович «стал совсем затворником».
В теме общности судьбы крестьянства и разорившегося дворянства сразу же начинают возникать мотивы одиночества человека, так лирически прозвучавшие уже в поэзии Бунина. Обращаясь мыслью к лесу в одном из своих стихотворений, Бунин горестно говорит:
Буду ль снова внимать тебе с грустью глубокой,
С тайной грустью в душе, что проходят года,
Что весь мир я люблю, но люблю одиноко,
Одинокий везде и всегда?
Тема одиночества — излюбленная тема стихотворений и рассказов писателя. Этой темой он как бы поставил предел своей близости к народу, судьбы которого волновал его, но от которого его всегда отделял непреодолимый кастовый барьер.
Барин Павел Антонович одинок, и по дороге домой он встречает деревенскую девочку Таньку. В ее образе тоже сгущены черты обездоленного одиночества. Бескрайняя степь, проселочная дорога, и маленькая девочка на ее обочине греет во рту посиневшую от холода руку. Павел Антонович забирает Таньку к себе в усадьбу, кормит ее, одевает, наигрывает ей песни на гитаре, наслаждается ее обществом, мечтает о том, что она станет красавицей, и тут же задает себе вопрос: «А что ждет ее?» Так из области мечты он возвращается к реальности. Павел Антонович вынужден признать тщетность своего гуманного порыва. В этом главный вывод рассказа Бунина, Танька.
Мыслью о бессилии дворянства, о черте, отделяющей его от крестьянства, проникнут и рассказ «Вести с родины». В первой части происходит спор между дворянином Волковым и агрономом Иваном Трофимовичем. Агроном говорит Волкову, что переменил бы специальность, да не может этого сделать, так как он «якутский человек».
Волков снисходительно относится к этому заявлению, ибо уверен, что деятельность на сельскохозяйственной ниве приносит пользу и помещикам и крестьянам. Но вот происходит «неожиданное» (рассказ впервые и был напечатан под заголовком «Неожиданность»): Волков получает письмо из усадьбы, сообщающее о смерти в деревне нескольких человек от тифа. Известие потрясает Волкова потому, что умирает его сверстник и товарищ детских игр Мишка Шмыренок. Наплывают воспоминания о детских годах, о юности, о последней встрече с Мишкой, когда он увидел Мишку в растрепанных лаптях и рваном зипуне. Тогда у Волкова от жалости защемило сердце, он купил Мишке железнодорожный билет до города. А теперь он узнал о горестном конце своего сверстника. Смерть Мишки производит переворот в сознании Волкова. Заключительные строки рассказа возвращают нас к первой его части. Иван Трофимович, оказывается, прав. К чему все их разговоры, когда крестьяне мрут от голода!
Одиночество и нищета, нищета и одиночество — вот тема большинства ранних рассказов Бунина, тема, подобно мосту соединяющая бытие разрезного дворянства и голодающего крестьянства. Из этой темы естественно встает вопрос: почему и для чего живут так люди? Вопрос этот возникает из картин, нарисованных Буниным-художником.
Прожили долгую жизнь крестьянин Кастрюк (одноименный рассказ), помещики Капитон Иванович («На хуторе») и Яков Петрович («В поле»). Но что это была за жизнь, что они могли в нее внести, что извлечь из нее, если в конце жизненного пути пришли к дичайшему одиночеству, стали никому не нужными? Деда Кастрюка, потерявшего силы, сын отстраняет от хозяйства, но он, всю жизнь трудившийся, не хочет мириться с этим и пытается создать для себя какую-то видимость дела: «Вдруг дед с радостью вспомнил, что есть еще дело — достать из-под крыши пачку листовой махорки, раскрошить ее и набить трубку». Естественно, что старик мыслью обращается к прошлому, когда была работа и день не казался таким нескончаемым. В рассказе тонко устанавливается связь между прошлым, настоящим и будущим. Прошлое было трудным, тяжким, но все же это была жизнь и кое-когда приходили маленькие радости. Ничего этого нет в настоящем. Настоящее пусто, как необозримые горизонты пустыни, и сознание живет только думой о том, что было. А в будущем? Мысль обращается к нему только потому, что там, впереди — смерть.
Переживания и мысли помещиков тоже вращаются в заколдованном кругу одиночества и воспоминаний о прошлом. У Бунина одиночество чуть ли не фатальный конец жизни мелкопоместного дворянина. В этой концепции нет и налета мистики, просто разорение ведет к тому, что пустеют дворянские гнезда, а тот, кто по возрасту, состоянию здоровья нерушимой связью с прошлым прикован к опустевшей усадьбе, остается умирать в одиночестве.
Как и многие дети разорившихся мелкопоместных дворян, Бунин, не обладай он большим талантом, вероятно, тоже уподобился бы героям ряда своих рассказов, одиноко доживающим свой век в разоренных усадьбах, или стал бы мелким чиновником в уездном городе. Хотя он и говорил, что не прочь пожить жизнью крестьянина, но большого значения этим словам он и сам не придавал. И столь же недостигаем был для него мир дворянской верхушки, к которой он принадлежал по рождению, но куда не мог войти по материальному положению.
Рассказ «Учитель» не автобиографичен в узком смысле этого слова, но в нем нашли отражение переживания Бунина, его отношение к имущим, к «сливкам» буржуазного общества. В фигуре учителя Турбина, человека с мягким, расплывчатым характером, склонного к рефлексии, мало общего с чертами самого писателя. И все же в унижении Турбина, приглашенного в дом богатого помещика Линтварева, нельзя не почувствовать переживаний самого Бунина, перенесшего немало оскорблений от отца своей гражданской жены доктора Пащенко. Но не это было главным в печальной истории первой любви Бунина. Гораздо существенней то, как это справедливо отмечает Бабореко в своих комментариях к письмам писателя, что он смог преодолеть узость социальных взглядов Варвары Владимировны Пащенко, внушить ей свое понимание жизни.
В одном из писем к Пащенко Бунин так определяет это общество: «А судьи кто? Помещик, который чтит свое звание и надевает иногда поддевку и «русскую» шелковую рубашку, и, чтобы показать себя цивилизованным, непомерно пьет сельтерскую воду и говорит ласково: «вы дурак!» Или господин, застегнутый на все пуговицы, как Домби, которого всю славу и содержание составляют «свежие перчатки» и черная холеная борода... Или адвокатишка, который только тогда и чувствует себя возвышенно, когда мягко взбегает с новым портфелем и откинув голову, причесанную, словно не у Пулавского, а у ваятеля, по бронзовой лестнице окружного суда? Или его превосходительство... с «адамовой» головой, стремящийся только к тому, чтобы держать ее как можно прямее в воротничках «литой» крахмальной рубашки?.. Все дрянь, черт бы их взял... Есть другие люди, дорогая моя Варечка, и другие стремления, другие компании...»
В этих выразительных сатирических портретах обнаруживается критическое отношение писателя к благоденствующим слоям российской плутократии и мещанской интеллигенции. Но критика Бунина направлена не на буржуазное общество в целом, а на его отдельных представителей, пустых, лишенных каких-либо идеалов, людей, пытавшихся заменить интеллект, идеи, чувства внешними атрибутами.
Социально-философская концепция писателя в первый период его творчества наиболее открыто выражена в рассказах «Учитель» и «На даче». Именно открыто, а не определенно, ибо в этот период явно обнаруживается незрелость его социальных взглядов. Спустя много лет, в «Жизни Арсеньева», Бунин попытается разобраться в том, как формировалось его мировоззрение в юности.
Писатель воспитывался в доме, где слово «социалист» произносилось шепотом, с мистическим ужасом, а слово «монах» с благоговением. Но эти, казалось бы, твердо установившиеся понятия заколебались под напором действительности. Нечто «страшное» стало происходить неподалеку от усадьбы Буниных, а затем и в самой усадьбе случилось совсем уж из ряда вон выходящее событие.
«Социалистами» оказались братья Рогачевы и барышни Субботины, дворяне, хорошие соседи. Хуже того, сын ближайшего соседа Алферова, бывавшего в доме Буниных и принимавшего их у себя, объявился под Ельцом «простым грузчиком, в лаптях, в посконной рубахе, весь заросший бородой, был узнан, уличен в «пропаганде» — это слово звучало тоже очень страшно— и заключен в Петропавловскую крепость».
В юные годы, после ареста брата, и в дальнейшем, когда Иван Бунин оказался в эмиграции, он так и не смог разобраться во всей сложности освободительной борьбы. Однако он хорошо видел, что дворянский «социализм» в период упадка народничества был некой игрой в народолюбие, поверхностным увлечением идеями свободы и равенства.
Иван Бунин дал точную и меткую оценку «революционности» молодого поколения дворян в 80-е годы. Она для большинства из них не более как приятное увлечение благородными идеями, никак не приближавшее их к народу, на жизнь которого, протекавшую рядом, они взирали равнодушно. Писатель имел полное право бросать подобный упрек последышам революционного народничества, так как сам испытывал глубокое стремление познать жизнь русского крестьянства.
Но наряду с этой правильной оценкой игры в революцию Иван Бунин расписывается в неприязни к революционной демократии и освободительному движению. Ему, оказавшемуся в эмиграции, кажется непонятным, диким, как человек, окончивший университет и получивший возможность занять «удобное» место в буржуазном обществе, мог увлечься революционными идеями и скомпрометировать свое будущее.
Можно с уверенностью сказать, что в юности Иван Бунин знал имена Герцена, Белинского, Добролюбова. В «Жизни Арсеньева» он пишет о своем миропонимании, сложившемся к шестнадцати годам. Мелькают имена Желябова, Победоносцева, имена героев произведений Шекспира, Шиллера, Байрона, Пушкина, Лермонтова, Тургенева. Говоря в автобиографии о своем увлечении русскими и иностранными писателями, философами и критиками, Иван Бунин упоминает также имя Белинского. Знаком он был и с произведениями Щедрина, Глеба Успенского, таких народнических писателей, как Эртель. Нравился ему Гаршин, самоубийство которого произвело на него потрясающее впечатление.
Привлекала его быстро вспыхнувшая громкая слава Надсона, но стихи его не понравились. На самой вершине литературного Олимпа был и остался для него Лев Николаевич Толстой.
Круг общественных и литературных интересов юноши и молодого писателя был достаточно велик. Но все узнанное и прочитанное так и не уложилось в последовательную систему взглядов, социальных, политических, философских.
Идейная узость наложила свой отпечаток на раннее творчество писателя, и особенно на те рассказы, где наиболее открыто выступают социальные тенденции. В «Учителе» Бунин приоткрывает занавес, за которым протекает жизнь богатого дворянства, высокопоставленного чиновничества и прочих представителей привилегированных слоев общества. В картинах вечера помещика Линтварева, прежде всего, создается впечатление, что все эти аристократы, помещики, чиновники легко скользят по поверхности жизни. Писатель духовно близок своему герою — учителю Турбину и через него и посредством авторских отступлений оценивает людей из высших слоев общества, собравшихся у Линтварева.
Сын дьякона Турбин по положению и характеру не напоминает Бунина, и все же писатель приписал ему кое-что от своего понимания действительности и своих взглядов. И надо прямо сказать, что в отношении к жизни и обществу и у Турбина, и у самого Бунина есть какая-то неопределенность и двойственность. Он не поднимается до социальных обобщений, это критика «изнутри», хотя Бунину, познавшему горечь бедности, и претит тупое чванство самодовольных и богатых помещиков.
Землевладелец Беклемишев представлен в его надменно-пренебрежительном нежелании замечать Турбина. Он при знакомстве не подает руки учителю, не вступает с ним в разговор, а в беседе с Линтваревым как бы забывает о присутствии Турбина, хотя тот и пытается высказать свое мнение о профессиональном образовании.
В той или иной мере все присутствующие на вечере ставят черту между собой и Турбиным, показывают, что он не принадлежит к их «клану». Это выражается и в чрезмерно предупредительном внимании к нему хозяина дома, таком внимании, с каким относятся к бедному родственнику, чтобы не обидеть его. «Низкое» положение Турбина подчеркивается всеми. Флотский офицер раскланивается с ним с преувеличенной вежливостью, с тонким издевательством подделывается под семинарскую речь.
Через образ Турбина Бунин только выразил неодобрение пустой жизни «столпов» общества, считающих себя «солью земли», обо всем имеющих суждение, но ничего толком не знающих, но он не противопоставил им фигуру действенного человека, способного вступить с ними в идейный спор.
Турбин пытается совершить путь «наверх». Но он для этого слишком мягкотел. Он не исповедует философию анархиствующего индивидуалиста, подобного, скажем, Раскольникову Достоевского или Жюльену Сорелю Стендаля. Он даже не принадлежит к числу их измельчавших потомков, выбирающих путь в высшее общество через альков. Он лишь пытается чем-то украсить свое существование, хоть недолго побывать в другом мире, который представляется ему прекрасным.
И вот, попав в этот «прекрасный» мир, Турбин с возрастающим ужасом ощущает, как зеркально натертый паркет начинает ускользать из-под его ног. Убедившись, что он в этом мире чужой, он, и так неловкий, лишенный опоры среди чужих по духу ему людей, начинает нагромождать ошибку на ошибку и кончает тем, что, упившись до потери сознания, навсегда лишает себя возможности попасть в дом Линтварева.
Если бы Турбин не пытался подлаживаться под тон, царивший в доме Линтварева, а высказал бы собственные мысли, то неприглядно выглядели бы люди, покушавшиеся на его человеческое достоинство. А так поведение Турбина во многом оправдывает отношение к нему гостей Линтварева, и в результате осуждение их автором становится расплывчатым, недостаточно суровым.
Ни к одному из русских писателей Бунин не относился с таким трепетным благоговением, с такой безмерной любовью, как к Толстому. Толстому-человеку, его творчеству и учению Бунин посвятил ряд произведений, о Толстом он писал неоднократно брату Юлию и другим своим корреспондентам, создал книгу «Освобождение Толстого». В очерке «Толстой» писатель отмечал:
«В молодости, плененный мечтами о чистой, здоровой и доброй жизни среди природы, собственными трудами, в простой одежде, в братской дружбе не только со всеми бедными и угнетенными людьми, но и со всем растительным и животным миром, главное же опять-таки от влюбленности в Толстого как художника, я стал толстовцем...»
Комментируя впоследствии это высказывание Толстого, Бунин писал в автобиографической заметке: «Сам же Толстой, к которому я ездил с Волкенштейном и созерцание которого произвело на меня истинно потрясающее впечатление, и отклонил меня опрощаться до конца». Подобные же советы Бунин получал, переписываясь с Толстым. В статье «Толстой» явно проводится мысль, что уже в 90-е годы великий писатель весьма критически относился к последователям своего учения, что он очень хорошо видел, как поверхностно воспринимаются его идеи опрощения. Но к этим выводам Бунин приходил постепенно. Некий сдвиг в отношении к учению Толстого заметен у писателя в рассказе «В августе» (1901). В самом описании хутора толстовцев — братьев Тимченков собраны неприятные детали, свидетельствующие о плохом хозяйствовании. Оскорблена также женская красота, в опрощении попирается исконное желание видеть женщину прекрасной и стремление женщины быть любимой и желанной.
Рассказ автобиографичен, об этом говорит тот факт, что его тема развита писателем в двадцать седьмой главе «Жизни Арсеньева» (пятая часть — «Лика»).
Рассказчика подзывает не замеченная им жена старшего Тимченки, Ольга Семеновна, сидящая на меже бахчи. Между ними начинается разговор, и маленькая, загорелая женщина стыдливо поджимает загорелые и красивые ноги с испорченными от хождения босиком ногтями. Но то, что следует далее, не подготовлено и происходит внезапно. Герой, от имени которого ведется рассказ, внезапно спрашивает женщину: «Отчего вы не откровенны со мной? Зачем вы насилуете себя? Вы любите меня?»
Вопрос и не требует ответа, и женщина косвенно подтверждает это: «Она съежилась, подобрала ноги и прикрыла глаза; потом сдунула волос, упавший на щеку, и с решительной улыбкой сказала:
— Дайте мне папироску».
Двадцать седьмая глава «Жизни Арсеньева» показывает, как, будучи уже зрелым мастером, Бунин шлифовал свои ранние произведения.
Кстати, здесь нужно сделать небольшое отступление. Для того чтобы показать, к чему привел разрыв писателя с родиной и своим народом, в энциклопедических изданиях, да и не только в них, имеет хождение такого рода формулировка: «В произведениях эмигрантского периода сказался явный упадок художественного таланта писателя».
Многие произведения, созданные Буниным в эмиграции, такие, как «Жизнь Арсеньева», «Митина любовь», «Дело корнета Елагина» и ряд других, отнюдь не говорят об оскудении его таланта. Весьма интересна также и тщательная правка писателем ряда ранее написанных вещей.
В двадцать седьмой главе «Жизни Арсеньева» внесены значительные изменения идейного и художественного порядка в тему толстовства. В описании внешности жены Тимченки опущена фраза о «попорченных ногтях» на ногах, видимо из-за натуралистичности этой детали. И антиэстетическую сущность опрощения Бунин раскрывает уже другими словами: «От того, что она была из нашего круга, где не показывают босых ног, мне всегда было и неловко и очень тянуло смотреть на ее ноги. Почувствовав мой взгляд, она поджала их».
Отношение Бунина к толстовцам и опрощению, пунктирно намеченное в рассказе «В августе», более отчетливо выражено в двадцать седьмой главе «Жизни Арсеньева». До просьбы жены Тимченки дать ей папиросу писатель вводит абзац, в котором она в ироническом тоне сообщает о «деятельности» толстовцев и их «прегрешениях, искушениях и плотских одолениях». Ее собеседник спрашивает, что привело ее в такое дурное расположение духа, и на это следует ответ: «Надоело... не могу больше...».
Любовная линия здесь тщательно вплетается в критику толстовства и трактуется более непосредственно, правдиво и драматично. На сей раз не герой внезапно вопрошает Ольгу Семеновну, что в рассказе не вытекает из его душевного состояния и не входит органически в повествование, а женщина, побежденная усталостью, неверием в искренность толстовцев, ищет утешения в объятьях героя, признаваясь тем самым в чувстве к нему.
Когда Бунин писал рассказ «В августе», прошло не так уж много времени с тех пор, как сам он увлекался толстовством, пробовал торговать «душеспасительными» книжками издательства «Посредник». А поэтому в рассказе есть еще некоторая неопределенность в оценке толстовства. Вполне естественно, что Бунин оказался еще менее .способным осудить толстовство в рассказе «На даче», написанном за пять лет до рассказа «В августе».
Что касается «фельетонного» характера рассказа и выставленных в нем «уродов», то смысл этих замечаний ясен: Скабичевскому не понравилась острая сатира на «добропорядочных» представителей российской мещанской интеллигенции. Но так ли уж он не прав, когда говорит о не вполне определенной точке зрения писателя на своего центрального героя?
Михайлов в статье «Бунин и Толстой» пишет следующее: «В рассказе «На даче» Бунин рисует идеологический поединок последовательного толстовца Каменского с «самым обыкновенным буржуем» архитектором Примо. На глазах героя рассказа Гриши страстная проповедь Каменского, как от стенки горох, отскакивает от сытых дачников. Четырнадцатью годами позже, в «Деревне», Бунин еще резче выскажется о бессилии толстовских утопических идей».
Уже в самом этом утверждении заключено противоречие. Если идеи Толстого, излагаемые Каменским, бессильны, то при чем тут «сытые дачники». А «голодные» слушатели восприняли бы их? Из формулировки Михайлова так и нельзя понять, кто же одерживает верх в идеологическом споре: то ли «обыкновенные» буржуи, то ли толстовец Каменский, выступающий со «страстной» проповедью. А судя по заключительной фразе процитированного абзаца, вроде бессильны «толстовские утопические идеи».
В целом Михайлов выясняет, что «обыкновенные» буржуи плохи и толстовское учение тоже плохое, иными словами — выясняет то, что в выяснении не нуждается. А вот позиция Бунина так и остается невыясненной, хотя явно намерение критика «улучшить» писателя, доказать, что он быстро преодолел увлечение взглядами Толстого. Между тем дело обстоит куда сложнее.
Период, когда для Бунина Толстой-художник и Толстой-проповедник были слиты воедино, продолжался довольно долго.
Мысли Толстого о любви к жизни были необычайно созвучны настроениям молодого Бунина, несмотря на неудачи в личной жизни, любовную трагедию, материальную неустроенность. Это непреложно подтверждают ранние произведения Бунина.
Воззрения Скабичевского — это одно, а умение писателя видеть жизнь — это другое. Отклонив рассказ «На даче» из-за его идейной направленности, Скабичевский не ошибался, когда писал, что авторское отношение к центральному герою рассказа — толстовцу — осталось неясным! А ведь это привело к тому, что идейный спор повис в воздухе. С нашей точки зрения, идейная неопределенность в рассказе явилась в результате того, что Бунин, отнюдь не отказавшись от идей Толстого, касающихся опрощения, и не поняв еще всей их утопичности, уже начал разочаровываться в толстовцах, с которыми его столкнула жизнь.
Толстовец Каменский — персонаж не вымышленный. Вот как о его прототипе Файнермане-Тенеромо отзывается Бунин:
«Тенеромо, державшийся всегда с необыкновенной важностью и снисходительностью к простым смертным, нетерпимый ритор, софист, занимавшийся бондарным ремеслом». А вот портрет другого толстовца— Клопского: «Это был высокий, худой человек в длинных сапогах и в блузе, с узким серым ликом и бирюзовыми глазами, хитрый нахал и плут, неутомимый болтун, вечно всех поучавший, наставлявший, любивший ошеломлять неожиданными выходками, дерзостями, словом, всей той манерой вести себя, при помощи которой он довольно сытно и весело шатался из города в город».
Это уж настоящее обвинение в шарлатанстве и безделье, обвинение в том, что толстовцы напоминают тех проповедников, которые колесили по Руси, обманывали народ, создавая себе легкую жизнь. Описывая толстовцев, Бунин обычно подмечает, что слово у них расходится с делом, что они лишь с виду смиренные, а в сущности люди самонадеянные, себялюбивые, нередко ограниченные. Это — поздний взгляд писателя, но и ко времени написания рассказа «На даче» у молодого Бунина были серьезные сомнения насчет «праведности» толстовцев. В рассказе есть характеристика Каменского, близкая той, которая дана Файнерману в очерке «Толстой». Подходя к мельнице, где жил толстовец, герой рассказа рассуждает сам с собой: «Вот и келья под елью! — усмехнулся Гриша. Он уже представлял себе, как Каменский начнет поучать его, спасать его душу, и заранее вооружался враждебной холодностью». Однако тут же отмечается двойственность в отношении Гриши к «учителю». Манера Каменского проповедовать вызывает у него раздражение, и тем не менее он чувствует к Каменскому уважение. Он иногда и сам начинает говорить языком Каменского. Вот Гриша беседует с очень милой барышней — Марьей Ивановной.
Пахать попытался и сам юноша Бунин. Десятая глава «Жизни Арсеньева» посвящена приобщению молодого Бунина к крестьянскому труду. Здесь, как и всегда, Бунин правдив. Он не мог ощущать того, что чувствовали крестьяне, для которых зерно пшеницы было крупицей жизни. Не радость труда, а тяжкое «привыкание» к нему и блаженство отдыха после изнуряющей работы — вот что лежит в основе созданных писателем картин. Да и само «приобщение» дворянского сына к крестьянскому труду выглядит как случайное действие, блажь барчука.
Разрозненные, но меткие описания жизни дачников служат как бы подготовкой к центральной сцене — столкновению дачников с Каменским на ужине у архитектора Примо. Один из присутствующих — адвокат Викентьев, человек довольно пошленький, самодовольно любующийся собой, своей плавной речью и мнящий себя всеобщим любимцем, замечает, что толстовские идеи, распространяемые Каменским, не новы и многим прискучили.
Различные точки зрения на Толстого автор оценивает словами главного героя — Гриши. Вот его мнение насчет высказывания адвоката: «Болван,— думал он про Викентьева.— Но это-то, пожалуй, отчасти и правда... Не ново-то не ново...». Эта линия колебаний Гриши за и против учения Толстого, проповедуемого Каменским, выдерживается и далее.
