Дуля для окуня (рассказ)

Вообще-то голова у Кольки Нахлобукина крепкая — обо что он только ею не стукался: и о стенку, и о дерево, и даже о бульдозер. И хоть бы что! А тут ехал по перилам, не успел вовремя притормозить и так треснулся головой о ступеньку, что по всей лестничной клетке гул пошел. Решил он на этот раз в поликлинику сходить — вдруг от уроков освободят, шишка-то вон какая!
Но врачиха в поликлинике ничего такого особенного в Колькиной шишке не обнаружила, заклеила ее пластырем, черканула что-то на клочке бумаги с надписью «Справка» и отправила домой. Работать не хотелось, потому что начиналась весна, и до отпуска осталось всего три дня. Или целых три дня — это как посмотреть.
Так или иначе, когда Колька выходил из кабинета, врачиха со вздохом сказала медсестре:
— Еще три денечка осталось…
Сестра что-то ответила, а Нахлобукин будто опять головой о ступеньку треснулся: «Это кому три денечка осталось? Мне что, через три дня — кранты?»
Вышел Колька из кабинета, потрогал шишку, заглянул в справку. Но ничего, кроме корявой тройки и слова, отдаленно напоминающего «дня», разобрать не смог.
Интересно, почему у всех врачей такой скверный почерк? Наверное, оттого, что они, врачи то есть, и сами иногда в человеке разобраться не могут. Хорошо, конечно, если кто-нибудь с насморком придет, или с обыкновенной простудой. А если болезнь посложнее? Вот врач посмотрит-посмотрит такого больного и напишет ему на бумажке какие-нибудь каракули: иди, мол, в аптеку. А в аптеке тоже никому не охота дураком выглядеть. Глянут с умным видом в рецепт и дадут какое-нибудь лекарство подороже. Глядишь, человек и выздоровеет.
Испугался Нахлобукин. Даже заплакать хотел. Но пока до дома шел, как-то попривык и даже обнаружил в своем положении некоторые преимущества. Во-первых, к контрольной по математике готовиться не надо. Во-вторых, можно теперь Окуня из 9 Г не бояться — что он хуже смерти сделать может? А еще хорошо бы ему ровно через три дня подставиться — пусть потом до конца дней мучается, думает, что это он молодую Колькину жизнь загубил. А в третьих, конечно, Ленка. Может, хоть теперь она на него внимание обратит? Возможно, даже всплакнет. На похоронах. На Колькины глаза уже вновь готовы были навернуться слезы — но на этот раз это были слезы умиления.
И в этот момент его окликнули.
— О! Кого я вижу! Нахлобучка!
Поднял Колька глаза и видит: прямо у него на пути, поперек тротуара, стоит, широко расставив ноги, Сашка Окунько по прозвищу Окунь. Стоит, челюстями по коровьи двигает — жвачку жует — и глазами сквозь Колькин карман Колькины же деньги пересчитывает.
В другое время у Кольки было два выхода из такой ситуации: либо деру дать, либо, если путь к отступлению отрезан, покорно карманы вывернуть. Ну, можно было еще перед этим в глаз получить. А тут он подходит к своему врагу и спокойно так снизу вверх на него смотрит.
— Ну чё, — не унимается Окунь, — сам отдашь, или мне проверить, чего у тебя сегодня в карманах имеется?
Колька сунул руку в карман, нащупал там злополучную справку, и мрачным таким голосом говорит:
— Не дай Бог никому иметь то, что у меня в кармане лежит.
Окунь даже опешил.
— А чё у тебя там лежит?
— Вот тебе-то, Окунь, я твердо обещаю: ты узнаешь, что это. Только не сейчас, а через три дня.

Колька хотел обойти растопырившегося на дороге Окуня, но потом просто отодвинул его рукой и прошел мимо. Остановился, повернул голову и повторил:
— Через три дня. Не забудешь? На этом самом месте.
И пошел дальше. А Окунь так обалдел, что долго еще стоял на месте и соображал, что бы все это могло значить. И даже жвачку свою проглотил. И не заметил.
Все три дня Колька потратил на улаживание своих дел.
Привел в порядок коллекцию оловянных солдатиков и подарил младшему брату; вернул долг — пять рублей — однокласснику Юрке; просмотрел напоследок все свои любимые видеофильмы.
Родителям пока ничего говорить не стал, зачем беспокоить раньше времени? А вот Ленку решил все-таки предупредить — вдруг она уедет куда-нибудь, кто тогда уронит слезу на его могилку? Вот только как это сделать? Нельзя же просто так подойти на переменке и, между прочим, сказать: я, мол, не сегодня-завтра того… так вот, приглашаю тебя на похороны!
В конце концов, Колька решил дождаться свою избранницу после школы, сказать, что ему надо в ту же сторону, что и ей, и по дороге… короче, там видно будет.
План удался как нельзя лучше, и через пятнадцать минут после окончания уроков Колька бодро шагал рядом с Леной по направлению к ее дому. Болтали о всякой чепухе, и он никак не мог перейти к главной теме. А когда решился и уже открыл рот, чтобы сказать обо всем напрямик, вдруг…
За поворотом, на том самом месте, что и три дня назад, в той же самой позе — расставив ноги, — стоял Сашка Окунь. Как будто и не уходил никуда все это время.
У него был такой грозный вид, что Леночка тихо ойкнула и, вцепившись обеими руками в рукав Колькиной рубашки, спряталась за его спину. А Колька не испугался. Колька даже обрадовался. Умереть на глазах любимой — что может быть лучше!
— Ну? Чё у тя в кармане? — угрюмо спросил Окунь.
Колька кивнул Леночке — погоди минутку! — мягко отцепил ее пальчики от своего рукава и смело шагнул навстречу врагу. Он поглубже засунул руку в карман, свернул там смачную дулю и с язвительной улыбкой сунул ее под нос Окуню. И даже не зажмурился в ожидании смертоносного удара.
Окунь оттолкнул Колькину фигу и, в свою очередь, сунул ему под нос свой тяжеловесный кулак:
— Ты чё, Нахлобучка, совсем нюх потерял?.. В глаз захотел?
— Давай! Бей! — весело выкрикнул Колька и подставил ему макушку. — По темечку, чтобы наверняка!
— Да я тебя щас…— уже не так уверенно продолжал стращать Сашка.
— Или в висок! — не унимался Нахлобукин. — Во! — камнем!
Он поднял с земли здоровенный булыжник и сунул его в руку оторопевшему Окуню.
— Ты чё это?.. — совсем растерялся Сашка и отбросил булыжник. — Совсем офигел?
— Ты будешь бить или нет? — начал терять терпение Колька.
— Да иди ты!.. — Окунь сплюнул сквозь зубы и пошел прочь. Потом обернулся и крикнул:
— Ну скажи хоть, чё в кармане-то было?
В ответ он увидел все ту же дулю.
— Типа, прикол, что ли, в натуре?
К первой фиге присоединилась еще одна.
— Ну ладно, некогда мне с вами…
И, шаркая ногами, гроза района скрылся за деревьями.
Колька выглядел разочарованным. Умереть героем не получилось.
— Коля! Какой ты храбрый! — Ленка подбежала к Нахлобукину и схватила его за руку. — Я так перепугалась, а ты… Можно я тебя поцелую?
И, привстав на цыпочки, Леночка чмокнула Кольку в красную от смущения щеку.
— Погоди, Лен, — Нахлобукин стал необыкновенно серьезным. — Я должен открыть тебе страшную тайну. Вот, смотри.
Колька снова сунул руку в карман и на этот раз извлек на свет ту самую справку.
Девочка взяла в руки злосчастный клочок бумаги, повертела его в руках и, к величайшему Колькиному удивлению, начала читать:
— «Ушиб… гематома… — какой безобразный почерк! — освобождение на 3 дня от физкультуры…» Ну и что? — Леночка подняла на него свои огромные небесно-голубые глаза.
— От физкультуры? — на мгновение Колькины глаза сделались по размеру не меньше Леночкиных. — Ну да. Как говорит Окунь: типа, прикол, в натуре!.. А если серьезно, я вот что хотел сказать… Поможешь мне подготовиться к контрольной по математике?..

Когда Сашке Крюкову предложили сыграть в школьном новогоднем спектакле, он наотрез отказался. Но потом, из простого любопытства заглянув на репетицию, отчаянно пожалел об этом. Оказалось, что роль Снегурочки досталась Ленке Востриковой, а главное, в конце спектакля, когда Дед Мороз, наконец, находит похищенную внучку, он обнимает и целует ее! Это-то больше всего и расстроило Сашку. Правда, Пашка Козодоев, который играл Деда Мороза, не спешил обниматься и целоваться с Востриковой, а когда действие доходило до этого момента, он как бы между прочим говорил:
— Ну ладно, это мы потом, на спектакле…
И правильно делал, а то мог бы, чего доброго, после репетиции схлопотать по башке.
И вот, наконец, настал день премьеры. Сашка прямо извелся от ревности.
На спектакль он явился чуть ли не раньше артистов. Долго ходил вокруг Пашки, наконец, не выдержал, подошел к нему, и, глядя исподлобья, сказал:
— Короче. Имей в виду, если в последней сцене…
— Прямо не знаю, что мне делать с этой последней сценой, — вздохнул Козодоев. Он был чем-то сильно озабочен и на Сашкину угрозу просто не обратил внимания.
— В смысле? — не понял Сашка.
— Ты понимаешь, мне там с Востриковой целоваться надо… — Пашка доверительно взял Крюка под руку. — Я тебе как мужик мужику скажу: там, в зале будет одна девчонка сидеть. И если она увидит, как я с другой целуюсь… Доказывай потом. Понимаешь?
Сашка облегченно улыбнулся:
— Ну так не целуйся!
— Нельзя. Там ведь по действию этим поцелуем Дед Мороз ее как бы от забытья пробуждает. И кто такие дурацкие сказки сочиняет? Неужели нельзя было как-нибудь по другому ее в чувство привести! Посохом по башке треснуть или еще каким-нибудь манером…
Сашка совсем развеселился:
— Дурак ты, Пашка! Я бы на твоем месте…
— Идея! — вдруг заорал Пашка. — Здорово придумал! Выручай, друг!
— Как это? — опешил Крюк.
— Да очень просто! Я весь спектакль отыграю, а в конце ты переоденешься и вместо меня выйдешь. Там же бородища вот такая — никто не заметит. А я в это время потихоньку в зал спущусь, чтобы Ольга… ну, словом, ты понял?
— Ты что, совсем того!?
— Крюк, милый, выручай! Там и слов-то почти нет. Как выйдешь на сцену, скажешь: «Здравствуй, внученька, это я — твой дед!» Потом посмотришь на нее и скажешь: «Ах они окаянные, что с тобой сделали!», подойдешь, чмокнешь в щечку, а когда она очнется, возьмешь ее за руку, выведешь вперед и скажешь: «С новым годом!» Тут и учить ничего не надо. Соглашайся!
Сашке эта идея уже начала нравиться, но он еще некоторое время продолжал по инерции сопротивляться:
— Да я ведь и ростом ниже…
— Фигня! Мы тебе в валенки чего-нибудь натолкаем, в самый раз будет.
Немного поломавшись для вида, Крюк, конечно же, согласился. Он несколько раз повторил про себя слова и засел в дальнем углу сцены в ожидании своего выхода. Спектакль начался, но Сашка ничего не видел и не слышал. Он мечтал. Мечтал о том, что наконец-то сможет показать Ленке, как к ней относится. Уж он постарается так ее поцеловать, что она сразу все поймет и простит. И больше не надо будет дергать ее током и обливать простоквашей, чтобы она обратила на него внимание…
Сашка настолько погрузился в свои мечты, что даже перепугался, когда из темноты кулис на него выскочил кто-то бесформенный, бородатый с длинной палкой в руке.
— Давай быстро, — шептал Пашка, сбрасывая с себя дедморозовское одеяние. Крюк бросился ему помогать и минут через пять понял, что быть Дедом Морозом не так-то просто. Длинный халат стеснял движения, из-за бороды, парика и усов Сашка почти ничего не видел, а валенки, в которые Пашка набил «для росту» каких-то тряпок, превратили его ноги в малоподвижные колоды. Но времени уже не было, Пашка подтолкнул Крюка к выходу на сцену, а сам побежал в зрительный зал.
«Любовь требует жертв»,— подумал новоявленный артист и смело шагнул на негнущихся ногах навстречу своей судьбе.
Конечно, если бы не эта борода, Сашка наверняка заметил бы фанерный пенек, который стоял у самого выхода на сцену…
Пашка Козодоев пробрался в зрительный зал вовремя. Оленька, сидевшая в конце зала сразу увидела его и сделала удивленные глаза. Пашка хотел пробраться к ней поближе, но остановился на полдороги и открыл рот.
Снегурочка, как и положено, сидела под картонным кустиком в полузабытьи, когда за кулисами раздался страшный грохот, и на сцену вывалился некто отдаленно напоминающий Деда Мороза: халат застегнут не на те пуговицы, отчего полы получились разной длины, шапка сползла на глаза, а борода, которой Сашка при падении зацепился за ближайшую елку, сползла набок и торчала на манер боевого знамени. Зрители приняли это появление за очередной поворот сюжета и дружно заржали.
Сашка, как ни в чем не бывало, обошел, прихрамывая, вокруг обалдевшей «внучки», внимательно осмотрел ее и уже готов был произнести заученную фразу, как почувствовал, что наспех приклеенные усы вот-вот отвалятся. Он вытянул верхнюю губу, прижав таким образом усы к носу, и страшным голосом прогнусавил:
— Здравствуй, внученька, я твой… этот… дед!
Выдав текст, Сашка справедливо решил, что теперь пора целоваться, и направился к своей избраннице. Ленка, видя его намерение, встала на четвереньки и попыталась скрыться за ближайшим кустом, но Крюк, не желая отказываться от своего плана, устремился за ней и почти догнал, но, наклонившись вперед, наступил на полу халата и наверняка снова грохнулся бы на пол, если бы не подоспели Зайчики и Белочки, которые должны были выйти после того, как Снегурочка очнется, и не поддержали его под руки.
И все же финал спектакля состоялся! Зайчики поддерживали Деда Мороза, ноги которого окончательно затекли и отказывались повиноваться, а Белочки подтащили к нему упирающуюся Снегурочку для того, чтобы они смогли, наконец, произнести свою заключительную фразу.
Но едва Снегурочка пропищала «С Новым годом!», Дед Мороз, оттолкнув заботливых Зайчиков, и шуганув Белочек, взял Снегурочку за плечи и со словами: «Ой, чё они с тобой сделали, волки позорные!», звонко чмокнул ее в губы. При этом усы остались на Ленкином лице, чего она даже не заметила, так как, вопреки сценарию, даже после этого поцелуя в себя не пришла. Зайчики и Белочки чуть ли не на руках утащили усатую Снегурочку за кулисы, А Сашка Крюк, еле передвигая ноги, вышел на авансцену и прокричал неизвестно откуда взявшуюся в его памяти фразу из Маршака:
Хоть оброс я бородой,
Но козел я молодой!
И поковылял в другую сторону, на ходу размышляя, поняла ли что-нибудь Ленка из того, что произошло, или она в самом деле такая бестолковая?